3 Английские корни немецкого фашизма

периализма и анти-парламентаризма, верховный комиссар Англии в Южной Африке*, лорд Альфред Милнер. Интересно, что среди английских рабочих враждебное отношение к иностранцам было (и остается) выражено гораздо сильнее, чем среди других слоев общества** 194. Однако и рядовой англичанин резко отрицательно относится к установлению каких-либо льгот для иностранцев. Как сообщило Би-Би-Си, даже сегодня (апрель 2001 г.) Британия, среди всех стран Европейского сообщества, наиболее враждебно относится к иностранным беженцам, и именно в Британии столь часты случаи насилия над ними. Ведь раньше от стэффордширского шахтера ожидали того, что он «бросит кирпич в приезжего за оскорбление, нанесенное тем, что у приезжего чужое лицо», — напоминал один историк. Именно британская чернь — состоявшая не в последнюю очередь из рабочих — срывала в 1900 г. митинги протеста против империалистической англо-бурской войны (таким образом судовые плотники демонстрировали солидарность нации против одного «пробур-ского» профессора195). Тем самым Англия показала пример «кипения (расистско-империалистической) народной души», в противовес (говоря словами Гитлера) «пацифистскому хныканью» интеллектуалов, продемонстрировала пример «инстинкта, здорового национального чувства» в противовес «дефективному» интеллекту.

   Такой «социальный» империализм — при котором рабочие инстинктивно голосовали за тех, кто смягчал экономическую депрессию внутри страны путем завоевания новых рынков, а не за тех, кто требовал равноправия для туземцев в колониях***, — также внес свою лепту в появление национал-«социализма» (как и предшествовавших ему движений) и даже повлиял на возникновение идеи приобретения нового жизненного пространства на Востоке.

   Британский «социалист» (т. е. фабианец) Бернард Шоу, создав пьесу «Человек и сверхчеловек» (1902 г.), дал фюреру британских фашистов сэру Освальду Мосли образ сверхчеловека, обладающего волей к власти, волей к подчинению «меньших» людей. Ричард Терлоу утверждает, что Освальд Мосли всегда воспринимал идею Ницше о сверхчеловеке сквозь призму произведения Б. Шоу197.

   Фабианцам был свойственен империалистический стиль мышления; сильное влияние на их идеи оказало учение Пирсона. Фа-

* Милнер Альфред, виконт (1854—1925) — англ. политический деятель, с 1897 г. верховный комиссар Южной Африки и губернатор Капской колонии. ** Оруэлл утверждал, что практически любой рабочий-англичанин даже правильное произношение иностранных слов считает "бабьим" (то есть достойным презрения) (прим. автора).

*" Например, на выборах поздней осенью 1885 г. во время британского завоевания Верхней Бирмы (прим. автора)196.

81

бианцы насмехались над идеалами интернационализма и ратовали за осуществление задач, поставленных империализмом. Б. Шоу, например, высказывался за осуществление реформы британской дипломатии, которая позволила бы английским бизнесменам извлекать максимальную выгоду из возможности выхода на рынки колоний. Вместе с Шоу британские социалисты-фабианцы Беатриса и Сидней Уэбб, а также Г. Дж. Уэллс поддержали «National Efficiency Program» («Программа процветания нации») Альфреда Милнера, делавшего особый упор на расово-имперскую идею и хладнокровный рационализм. Сидней Уэбб предупреждал о том, что результатом «расового вырождения», если не сказать «расового самоубийства», может стать постепенный переход страны под власть ирландцев и евреев198. В 1913 г. в «New Statesman» сообщали, что лорд Милнер, боровшийся за единую, неприкосновенную Империю, подобно социалистам, серьезно задумывается над проблемой создания имперской расы1983. Его политическое кредо заключалось в следующей альтернативе: «Следуйте расе. Британское государство должно следовать расе». Это высказывание было опубликовано в «The Times», а потом широко растиражировано в других газетах и распространено по школам и другим общественным учреждениям1986.

   Г. Дж. Уэллс, рекомендуя принять «National Efficiency Program» лорда Милнера, заявил, что в Англии многие приветствовали бы даже власть тирана и сторонника казней1980. Фабианцы ценили Милнера; для них он, несмотря на его беспощадную борьбу с «подрывной деятельностью» против империи, с «внутренними врагами» и даже с существованием партий, а по сути — с парламентаризмом, являлся настоящим героем. В действительности, Милнер пытался разрушить конституционную форму правления, а с 1886 г. — закрыть Палату общин («лет на десять»), так как его понимание империализма исключало демократический стиль правления. После выборов в январе 1906 г., которые ознаменовали возвращение лейбористов и тем самым породили «ужасный призрак социализма», к Милнеру стали относиться как к возможному спасителю Англии. Сам Милнер (как позже Гитлер в отношении восточных пространств) полагал, что колонизация завоеванных территорий станет привлекательной для англичан лишь в том случае, если в колониях будет процветать рабство. В результате китайским кули, например, было запрещено обращаться в суд. А сам Милнер получил благоприятный отзыв Палаты лордов и четыреста тысяч подписей со всей империи в поддержку идеи введения для кули (в рабочих лагерях в Южной Африке) наказания плетьми — вопреки критике со стороны лондонских парламентариев199.

82

   Любое вмешательство парламента в дела империи, безусловно, раздражало англичан в колониях. Последним, чтобы быть уверенными в своей неуязвимости, требовалось отсутствие всякого публичного контроля — как со стороны парламента, так и со стороны прессы и министерств. Идея «прозрачности» вызывала у колонистов-англичан буквально «ненависть к общественности, имеющей возможность дискутировать и контролировать», презрение к гласности как таковой и ко всему, что с ней связано200: «Все они в равной мере спелись, наживаясь на Индии и повышая там свой социальный статус. И все потерпели бы ущерб в случае общего краха [империи]. Из этого следовала исключительная солидарность англичан [в колониях] и исключительная чувствительность к критике, направленной против кого-либо из них»201. Колонисты придерживались настолько консервативных взглядов, что даже поведение пацифистов — и вообще всех критиков несправедливостей со стороны империалистов — они считали «неанглийским» (именно так квалифицировали и позицию Ричарда Кобдена, выступившего против второй опиумной войны с Китаем в 1858 г.)202.

   Препятствием для подобной критики была и социальная сплоченность общества в самой Англии. Ведь по меньшей мере с XVIII в. в Англии «народные движения не были революционными, а революционные движения не были народными»203. В Британии трудящиеся ни разу «не создали угрозы режиму и институтам страны — даже во время великой революции в соседней Франции, ни разу не поддержали реформаторских устремлений»204.

   Вполне закономерно, что такой образ Англии стал примером для воспитания в духе национал-социализма. Ведь именно представление англичан о себе как об аристократической нации породило сознание национального превосходства над «низшим отродьем» (lesser breeds) и «естественное чувство принадлежности к расе господ»: в Англии обошлось даже без создания какого-либо абстрактного учения для идеологической обработки масс или рационального объяснения и внушения им чувства превосходства. Таким образом, вполне логичным представляется то, что неотъемлемой частью «Немецкой веры» Пауля Ла-гарда (1827—1892), которого иногда называют предтечей национал-социализма, стало понятие о расе господ. «Народ свободен лишь в том случае, когда состоит из истинных господ...», — утверждал Ла-гард205. Из чувства исключительно этнической обоснованности такой свободы — вследствие принадлежности народа к расе господ — неизбежно вытекало «сознание расового превосходства»206. Прообразом и моделью такого народа — причем успешно функционирующими — по логике могли быть только англичане.

83

   «Свобода — прирожденное право англичанина», — часто провозглашал в лондонском Гайд-парке в 1878 г., в год самых напряженных отношений между империалистическими державами, ура-патриот Эллис Бартлетт*207. Та же идея лежит в основе британского национального гимна, написанного еще в 1740 г.: «Правь, Британия, правь морями, бритты никогда не будут рабами»**. В 1929 г. немецкий англист Вильгельм Дибелиус назвал этот гимн «самым плебейским и агрессивным из всех когда-либо сочиненных». Данный гимн следовало понимать как провозглашение господства Британии над теми, кто живет далеко за морями, т. е. над «туземцами». Своим гимном англичане заявляли, что именно они (а отнюдь не весь людской род) никогда не будут рабами, что именно Британия намерена править мировым океаном (а значит, и небританцами), и, следовательно, статус свободного человека должен стать исключительно английской привилегией. Киплинг с гордостью утверждал, что на заморских территориях, подвластных военно-морским силам Британии, только глупец осмелится подвергать сомнению «наше право на власть». «Когда вид флага «Юнион Джек», развевающегося над столькими чужими землями, наполнял трепетом сердца англичан, под грохот [мерно шагающих] солдатских сапог, под треск залпов, богатые и бедные в равной мере ощущали волнение от того, что они — подданные одного государства, во владениях которого никогда не заходит солнце... [подданные угодной Богу] империи»208.

   «Железный закон бытия» в лучшем случае неосознанно подражал строю этой империи — таким подражанием стали, например, печатавшие шаг коричневые батальоны Гитлера, построенные в колонны. Это было подражание «нации, постоянно нацеленной на рост богатства и расширение власти... благодаря добровольному подчинению отдельного человека общему благу...» И действительно, такое представление о британцах полностью соответствовало их самооценке: так, Бенджамин Кидд, например, утверждал, что именно сплоченность англосаксов способствовала их успешному выживанию и процветанию209.

* Бартлетт Эллис Эшмед (1848—1902) — англ. политический деятель, депутат

от консерваторов.

** "Rule Britannia, rule the waves, Britons never shall be slaves" {англ.).

84

   Средний класс... называют у нас... филистерами... врагами детей света... Таким образом, английский варвар... несет в себе и что-то от филистера...

Мэтью Арнольд. «Культура и Анархия», 1865 г.

Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она [лишь] вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего порядка вещей... И ни в коем случае нельзя считать жестоким то, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали. Фицджеймс Стефен. «Свобода, равенство, братство», 1874 г.

СВОБОДЫ АНГЛИЧАНИНА КАК ДОБРОВОЛЬНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ

   Свободы в Британии понимались как свобода общества от власти извне, а не как свобода индивидуума от общества. Британские свободы сводились преимущественно к «добровольному подчинению отдельного человека общему благу», в соответствии с «единой волей целеустремленного... народа»210. Подобное устройство британского общества восхищало тех, кто в 1921 г. (после неудачи путча 1920 г.) ностальгировал по додемократической Германии. Сам Адольф Гитлер, поборник расового единства, представленного (и руководимого) волей вождя, в 1928 г. сожалел, что немецкий народ «в своей расовой разобщенности обнаруживает прискорбное отсутствие качества, которое отличает, к примеру, англичан — сплоченного единства... [как] инстинктивной наклонности»211. Его «бауэрн-фюрер», Вальтер Дарре, восхищался «могучими вождями» Англии и образцовым почтением англичан к вышестоящему классу — в противоположность немцам с их враждебностью к знати. Дарре сожалел об отсутствии у немцев «образцового, единого высшего слоя, на который немецкий народ смотрел бы с восхищением». «Английская культура... с готовностью подчиняется вождю [sic]», — почти в то же время отмечал берлинский англист Вильгельм Дибелиус212.

   Вильгельм Дибелиус так охарактеризовал те реалии английской жизни, которые оказали столь неизгладимое впечатление на Адольфа Гитлера, рвущегося в вожди: английская политическая культура «основана на предположении англосаксов, что вся нация будет совершенно единообразно реагировать на расхожие лозунговые по-

85

нятия»213. А следовательно политическая культура Англии основана на свободе человека делать то, что делает каждый. Еще в 1859 г. Джон Стюарт Милль (1806—1873) отмечал, что в Англии считалось нравственным проступком не делать того, что делают все другие, а тем более — пусть даже и в сфере частной жизни — делать то, чего никто больше не делает214. А что принято делать и что не принято — зависело от сословия: «Свобода отдельного человека вправе проявляться лишь в пределах типа», — констатировал Вильгельм Ди-белиус, говоря уже об Англии 1929 года215. Еще Стюарт Милль находил, что индивидуальные особенности воспринимаются в Британии почти как криминал и что, в конечном счете, в результате систематического самопринуждения неповторимость каждого отдельного человека атрофируется. Коль скоро — с кальвинистской точки зрения — человек по своей природе грешен, спасение его души предполагает, так сказать, увядание этой природы. И коль скоро угодное Богу поведение кальвинизм сводил к покорности (первоначально — Господу, потом, на практике, — избранной Богом общине), то «все то, что лежит вне круга обязанностей, есть уже грех»216. В том же направлении, что и кальвинистская этика, на индивида действовало и давление со стороны викторианского буржуазного общества. Джон Стюарт Милль видел в английском мещанстве некий социальный механизм, принуждающий людей к конформизму217. «Мы восстаем... только против проявления всякой индивидуальности», — утверждал он218.

   С другой стороны, именно добровольное подчинение нормам «обычного, принятого» — т. е. давлению общества — позволяло обходиться в Англии без полицейского государственного принуждения219. Это была одна из столь восхищавших Карла Петерса черт английской жизни, и он, в свою очередь, настоятельно рекомендовал немцам перенять эту традицию и использовать ее как пример для подражания. Когда («здоровое») национальное чувство оказывает на индивида социальное давление и заставляет его подчиняться порядку, нужда в государственном давлении пропадает сама собой — утверждал Карл Петере. Для обозначения этой, так сказать, социально-исторической особенности Англии используются такие англосаксонские эвфемизмы, как «либеральное» общество и «открытое» общество, что надо понимать примерно так: «В Англии... иго (sic) общественного мнения гораздо более тягостно, иго же законодательства менее тягостно, нежели в большинстве других европейских стран»220.

   Эта особенность, затушеванная подобными эвфемизмами, сводится в Англии — в той самой Англии, которую Гитлер хотел ви-

86

деть примером для подражания, — к тому, что любая попытка поставить под сомнение основы английской жизни становится чревата отторжением — утверждал Вильгельм Дибелиус. Так произошло, например, с поэтом-революционером лордом Байроном и «радикальным» атеистом, депутатом Чарлзом Брэдло* 221. Не желавшего подчиняться диктату группы (а если брать шире — расовому единству) изгоняли во имя безопасности этой группы222. Однако в Англии изгнание не влекло за собой смертной казни, а имущество «изгнанных» не отходило империи как у Гитлера.

   «Наша чисто социальная нетерпимость никого не убивает, не искореняет никаких мнений — она [лишь] вынуждает скрывать их, что чрезвычайно способствует сохранению существующего порядка вещей»223, — еще в 1874 г. заявил противник демократии из Британской Индии Джеймс Фицджеймс Стефен**. «Затрагивать представления, на которых держится каркас общества... опасно, это и должно быть опасным. <...> И ни в коем случае нельзя считать жестоким то обстоятельство, что социальная нетерпимость вынуждает людей держать при себе свои домыслы о правительстве и морали», — продолжал Фицджеймс Стефен224. Так, беженцы из гитлеровской Германии (бредившие британской свободой) были вынуждены — ради своего блага — усвоить, что им не следует критиковать распоряжения правительства и даже «существующий в Англии порядок вещей» (а также, «разумеется», воздержаться от использования немецкого языка и чтения немецкой литературы в обществе). Чтобы свести к минимуму число тех, кто (по выражению Вильгельма Дибелиуса) «осмеливался в англосаксонском окружении быть иным, чем все прочие», достаточно было средств чисто социального давления — давления со стороны общества224а.

   «Насмешка может убить; поэтому высшее общество Англии всегда использует насмешку, чтобы принудить своих собратьев соблюдать дисциплину»225. Поскольку эти слова принадлежат фашистскому фюреру сэру Освальду Мосли, который требовал еще более строгой дисциплины для своей более Великой Британии, их вряд ли можно считать преувеличением. Один из вдохновителей сэра Освальда Мосли (в деле создания расового единства), Бенджамин Дизраэли (премьер-министр Англии в 1868 г. и в 1874—1880 гг.) еще в 1844 г. заявил: «Возможность такой катастрофы, как превращение в посмешище, страх стать смешным — лучшая путеводная

* Брэдло Чарлз (1833—1891) — англ. вольнодумец и радикал, отстаивал свободу личности и критиковал парламентаризм. Избран депутатом в 1880 г., но, будучи атеистом, принял присягу только в 1886 г.

  Стефен Джеймс Фицджеймс (1829—1902),  1-й баронет — англ. судья и литератор.

87

звезда, предохраняющая человека от попадания во всевозможные затруднительные положения»226.

   Ранний вдохновитель британского фашизма — не кто иной, как Томас Карлейль (1795—1881) — нарочито искажал, представляя в смешном свете, те исторические события, которые, по его мнению, не должны были произойти, но все-таки произошли. Поскольку уже накануне Французской революции фактически случилось то, что (по Карлейлю) не должно было случиться — добровольный отказ привилегированной знати от своих преимущественных прав — этот историограф, столь почитавший иерархический строй, пытается, высмеяв благородный порыв французских аристократов, снизить его историческое значение: «Власти, светские и духовные, соревнуясь в патриотическом рвении, поочередно кидают свои владения... на «алтарь Отечества» <...> задевая звезды высоко поднятыми головами»227.

   Вот показательный пример того, как «здравый смысл» (предшествовавший гитлеровскому «здоровому» национальному чувству) сделал британское общество, английскую расовую общность «тупой и бесчувственной... недоверчивой по отношению ко всем оригинальным умам», ко всему, что отклонялось от общей нормы228. Следствием такого запугивания общества образом «ненормального» индивида, следствием идеологии здоровой нормальности (здоровья и оздоровления «национального организма») стала фашизация буржуазного субъекта, подготовившая уничтожение «отщепенцев» при Адольфе Гитлере229.

   Задолго до такой фашизации в Англии уже существовало обыкновение объявлять невменяемым и таким образом изолировать от «расового единства» того, кто позволял себе неслыханное — «делать то, чего никто не делает». Причем решение о невменяемости индивида выносилось в суде: ведь присяжные не могли себе представить, чтобы тот, чье поведение отличается от общепринятого, обладал здравым умом...230 Говоря именно о таком социальном давлении общества, Мэтью Арнольд (1822—1888) в 1869 г. использовал понятие «филистерство», позаимствованное им у немецких романтиков: «Как английский, так и немецкий вариант филистерства неумолимо враждебен вечной борьбе избранного меньшинства за человеческое достоинство и интеллектуальную свободу»231 индивидуума. Вопреки представлению о том, что должно происходить, в действительности в Англии главным была отнюдь не индивидуальность, а избранная расовая общность имперской Великобритании — понятие, являвшееся своего рола умеренной предварительной стадией идеи расового единства национал-социалистской Герма-

88

нии. Оценив состояние британского общества в 1859 г., Джон Стюарт Милль (подобно Вильгельму Дибелиусу в 1929 г.) констатировал следующее: «Величие Англии в настоящее время... состоит в ее сплоченности; не давая простора проявлению индивидуальности, англичане оказываются способными на что-либо истинно великое только благодаря их привычке сплачиваться ради какого-либо дела»232.

   В Англии над массой ведомых «совершенно самостоятельно выделяется группа вождей», которая прослеживается даже в молодежных группах, — отмечал Дибелиус232а. Следует также отметить, что обращение «My leader» («Мой вождь» (англ.), что при переводе на немецкий как раз и будет звучать как «Mein Führer») впервые стал использовать основатель английского движения бойскаутов. Причем все это происходило как раз в период развития Гитлера — словно бы затем, чтобы дать ему образец для подражания.

Вы, неспособные приказывать себе сами: ваша потребность из потребностей — оказаться под началом... Томас Карлейль

Критическое отношение Карлейля к демократии... можно назвать фашистским — и иногда это и в самом деле фашизм. Уолтер Хотон. «Викторианское состояние духа»

   Нет ни одной основной доктрины... нацизма, на которых основана нацистская религия [sic], которой не было бы... у Карлейля.

   «Был ли Карлейль первым нацистом?» (Anglo-German Review. II. № 2. 1938. January. P. 51)

ТОМАС КАРЛЕЙЛЬ И «БОЖЕСТВЕННЫЕ ФЕЛЬДФЕБЕЛИ —

ИНСТРУКТОРЫ ПО СТРОЮ» ДЛЯ БЕДНЕЙШИХ АНГЛИЧАН

   Томас Карлейль требовал (1850 г.), чтобы «для воспитания юных душ ими командовали, а они повиновались. Мудрое командование, мудрое повиновение — способность к этому составляет вес нетто культуры и человеческой добродетели. Все хорошее пребывает во владении этих двух способностей... Хороший человек — тот, кто может приказывать и подчиняться. <...> Для свободного человека характерен не бунт, но повиновение». Единственный тип человека, к мнению которого стоит прислушаться (по Карлейлю),

89

это тот, «кто повинуется Богу и служителям Бога и непокорен дьяволу и его присным». Англия еще хранит «вождей... которые для своей власти не нуждаются ни в каком «избрании»: они от века избраны в ней Создателем», то есть провидением. В этих вождях, по мнению Карлейля, — надежда Англии на спасение: ведь «сама Вселенная есть Монархия и Иерархия». «Англия должна сообразоваться с вечными законами жизни, иначе погибнет и Англия». (Точно так же и Гитлер предостерегал Германию, ссылаясь на «железные законы бытия»...) Карлейлевский «истинный руководитель и король... знает божественное назначение вселенной, вечные законы Создателя, в приближении к которым заключается победа и счастье, а в удалении — скорбь и поражение...» Поэтому «ему — и только ему на все времена — принадлежит власть над этим миром... Выпадет ли этому человеку [провидения] возможность править (или это станет невозможным), от этого зависит спасение — или уничтожение — мира... Он не может повиноваться там, где властвуют дьявол и его слуги. <...> Нас сейчас не ведет... никакой дукс [прообраз грядущего дуче]. <...> Кто из теперешних государственных людей возьмет знамя и скажет, как герой: «Вперед!»? <...> Неужели на нашу долю достанутся только уличные баррикады анархии, баллотировочные урны и социальная смерть?»232Ь (Под «социальной смертью», видимо, следует понимать утрату положения.)

   Поскольку мудрость заключена не в большинстве, то — по Кар-лейлю — воплотить в жизнь «вечный закон вселенной» (выдвинутый задолго до гитлеровских «железных законов бытия») можно лишь путем подавления этого большинства. И главное здесь для Карлейля — не мнение большинства, а его инстинкты (как позже у Хьюстона Стюарта Чемберлена, а потом и у Адольфа Гитлера). Ведь закон небес, как полагает Карлейль, воспринимается с помощью инстинктов: масса инстинктивно почувствует его «даже сквозь пивной хмель... и через риторику». Таким образом, связав атмосферу бюргерской пивной с завораживающим красноречием, Карлейль уже в 1850 г. опередил свое время, выразив тоску по антидемократическому тоталитарному повелителю. «Где бы ни были прирожденные властители [по натуре] <...> отыскивайте их и выращивайте... вам будут открыты все слои британского населения». Здесь же Карлейль предвосхитил гитлеровские «наполас», выйдя за социальные рамки английских паблик-скул.

   Новую и истинную «аристократию» Карлейль мнил найти прежде всего в лице английских вождей промышленности, которые умеют повелевать людьми, заставляя их работать. Промышленники должны подчинить «эти орды лишенных вождей солдат... врагов всяко-

90

го правительства, которое не в состоянии дать им вождя, занять их делом...» Организация рабочей силы представлялась Карлейлю жизненно важной, мировой проблемой. Благодаря «мудрому повиновению и мудрому командованию пауперы, [потенциальные] бандиты, должны стать солдатами промышленности», а предприятия, в свою очередь, оказажутся связанными с государством, что «будет только началом спасительного прогресса, который коснется даже самых вершин нашего общества». Такое заявление подразумевает, что направление людей из низов в приказном порядке на работу — только начало, а в перспективе принудительным трудом предполагается занять и другие слои общества. Трудящиеся якобы потребуют от вождей промышленности: «Хозяин, нас нужно записать в полки. Пусть наши общие с вами интересы станут постоянными...» Вождям же промышленности следовало жестко привязать персонал к предприятию. В конце концов, — утверждал Карлейль, — ведь и лошади, если бы их эмансипировали и отдали бы им обратно их собственность — пастбища, — не стали бы добровольно тянуть плуги и оставили бы своих повелителей без хлеба. (Позже Гитлер в «Mein Kampf» приводил следующий аргумент: до того как плуг стали тянуть вьючные животные, этим приходилось заниматься пленным людям...) «Кочевые бандиты праздности, станьте солдатами промышленности!.. Да заберут вас на работу в трех королевствах или сорока колониях! Полковники промышленности, надзиратели за работой, командующие жизни... неумолимые... распоряжайтесь теми, кто стал солдатом...» — требовал Карлейль. От свободы же выбора места работы следовало отказаться.

   «Заставьте того, кто доказал, что не способен стать сам себе хозяином, сделаться рабом и подчиниться справедливым законам рабства. <...> Не в качестве... злополучных сынов свободы, а в качестве сдавшихся в плен, в качестве несчастных падших братьев, которые нуждаются в том, чтобы ими командовали, при необходимости надзирали за ними и принуждали их. Вы, неспособные приказывать себе сами: ваша потребность из потребностей — оказаться под началом... С кочевой свободой перемещения покончено... началось солдатское повиновение... и необходимость в суровой работе ради пропитания. Вон из бессмысленной путаницы — конституционной, филантропической. Милосердие, благотворительность, помощь бедным — это не гуманизм, а глупость, сантименты ради тех, кто платит дань пиву и дьяволу».

   В конечном счете «быть рабом или человеком свободным — это решается на небе». А «кого небо сделало рабом, того никакое парламентское голосование не в состоянии сделать свободным граж-

91

данином... Объявить такого человека свободным... это евангелие от беса...»

   Обедневшие обитатели приютов домогаются порабощения «как недостижимого блага» — ведь они обнищали так, что живут хуже рабов. «Если вы будете отлынивать от суровой работы, не подчиняться распоряжениям — я вас упрекну; если это будет тщетным — я стану вас сечь. А если и это не поможет, я в конце концов вас расстреляю — и освобожу от вас... землю божью». Так государство станет тем, «чем оно призвано быть: основой настоящей «организации» рабочей силы» — когда «полки негодяев поголовно работают под началом божественных фельдфебелей-инструкторов по строю», — гласит формулировка Карлейля. «Ясно... что государство при формировании этих полков будет стремиться к тому, чтобы поставить настоящих надзирателей над душами людей, собрать их в полки [их]... и объединить в некую священную корпорацию избранных... каковые здесь — соль земли»232с — в таких словах развивал Карлейль нечто вроде концепции пуританского ордена, предвестника СС. «Критическое отношение Карлейля к демократии... можно назвать фашистским — и иногда это и в самом деле фашизм», — пишет Уолтер Хотон, британский историк, занимавшийся викторианской культурой2320. Во всяком случае, последователи Карлейля пришли именно к фашизму. Согласно представительной «Кембриджской истории английской литературы», изданной в 1916 г., «Карлейль был... крупнейшим нравственным авторитетом в Англии своего времени... Он оказал глубокое влияние на английскую духовную жизнь»2326. Среди тех, кто попал под его влияние, можно назвать Чарлза Кингсли, капеллана королевы Виктории, и Джеймса Фрода, оксфордского профессора истории.

   Преданным последователем пуританина-империалиста Карлейля стал и провидец британского империализма Сесил Роде; и того, и другого очень ценили в нацистской Германии232Г. «Библейские» взгляды Карлейля («существует природная аристократия, принадлежность к этой аристократии обусловлена цветом кожи», «совершенно справедливо, что более сильная и лучшая раса должна доминировать») стали особенно популярны после 1865 г. Это было связано с общим подъемом «научного» расизма, свою лепту внесла и публикация Робертом Ноксом расистской книги «Расы людей» в 1870 r.232g Следует также упомянуть, что Карлейль был яростным антисемитом, он проклинал «еврея Дизраэли», несмотря на то, что оба они проповедовали расизм и оба придерживались представления об «избранности». Таким образом, политические взгляды Карлейля действительно можно расценить как «прото-фашистские»232Н.

92

   Большой поклонник Карлейля Уильям Джойс, которого называли «англичанин Гитлера», основал Клуб Карлейля, организацию близкую по своей сути к Британскому союзу фашистов2321. Если быть более точным, этот клуб являлся ответвлением британской Национал-Социалистической лиги. Клуб Карлейля был закрыт, когда Англия объявила войну гитлеровской Германии232^ Сам Карлейль, как впоследствии и Гитлер, был убежден в божественной миссии германской расы*. Таким образом, Карлейль предвосхитил ненависть Гитлера к демократии, к многопартийной системе, к избирательным урнам и ко всем «популярным заблуждениям 1789 года».

   И именно к Карлейлю взывали немецкие «фёлькише» — в том самом году, когда Гитлер в Мюнхене попытался устроить путч: «Ах, дай же нам вождя, чтобы он... заставил нас трепетать! Мы готовы следовать за ним, Карлейль... Мы подчинимся ему!»232к

   Следующий шаг после Карлейля и Ницше — Гитлер, — утверждал в 1946 г. Бертран Рассел в своей истории Западной философии2321.

   В 1938 г. «Anglo-German Review» опубликовало пронацистское эссе профессора Чарлза Сароли под названием «Был ли Карлейль первым нацистом?». Автор отвечал на этот вопрос положительно. «Нацизм — не немецкое изобретение, изначально он возник за границей и пришел к нам именно оттуда... Философия нацизма, теория диктатуры были сформулированы сто лет назад величайшим шотландцем своего времени — Карлейлем, самым почитаемым из политических пророков. Впоследствии его идеи были развиты Хьюстоном Стюартом Чемберленом. Нет ни одной основной доктрины... нацизма, на которых основана нацистская религия [sic], которой не было бы... у Карлейля, или у Чемберлена. И Карлейль и Чемберлен... являются поистине духовными отцами нацистской религии... Как и Гитлер, Карлейль никогда не изменял своей ненависти, своему презрению к парламентской системе... Как и Гитлер, Карлейль всегда верил в спасительную добродетель диктатуры»232"1.

   И действительно, известно, что идеи Карлейля о политическом лидерстве повлияли на Адольфа Гитлера, который с энтузиазмом читал его труды232".

* Об этом свидетельствуют его рассуждения в "Фридрихе Великом", а также письмо в "Times" по поводу фран ко-прусс кой войны 1870—1871 гг., и особенно его труд о норвежских королях {прим. автора).

93

Великий, гениальный англичанин и его «терпеливые усилия» спасают нас от бунтов, республик, революций... которые сотрясают другие, не столь широкоплечие нации. Теннисон

   Народные движения не были революционными, а революционные движения не были народными (в Англии). Если и происходило народное движение, — это было движение черни, направлявшей свою ярость против диссидентов и реформаторов.

   Томис и Холт. «Угроза революции в Британии: 1789-1848»

ПОДЧИНЕНИЕ, ИЕРАРХИЯ И ОТСУТСТВИЕ РЕВОЛЮЦИОННЫХ НАСТРОЕНИЙ

  Установлено, что в английском языке слово «вождь» (leader) до 1933—1945 гг. встречается несравненно чаще, чем слово «Führer» в немецком. (Когда эсэсовцам потребовалось «задокументировать» традицию фюрерства у прагерманцев, они субсидировали издание монографии об англосаксонском лексиконе.)2320 Например, британское радио, вещавшее на немецком языке, говорило о «вожде нижней палаты» (Führer des Unterhauses), о назначении вождя в результате консенсуса.

   В Англии нового времени правительство — даже до реформы избирательной системы (т. е. во времена классовой дискриминации) — было правительством консенсуса (несмотря на то, что оно было олигархическим и коррумпированным)233. Интересно, что лишенные избирательных прав англичане все равно выступали в защиту своей страны от революционной Франции, декларировавшей свободу и права британцев. Слабое демократическое движение в Англии было быстро подавлено британским общественным мнением. В конттреволюционной Англии времен французских революционных войн реформаторы считались «изменниками»234, а реформаторские идеи — «неанглийскими», «завезенными из Франции», поскольку правящий класс был одержим кошмаром якобинства; любое стремление к проведению социальных реформ воспринималось как «прелюдия к революции»2343. Тот факт, что, в противоположность остальной Западной Европе, в Англии в 1789—1848 гг. не произошло никаких революций, можно объяснить, в частности, отсутствием у народа революционных настроений, несмотря на то, что английские крестьяне находились в худшем положении, чем крестьяне в дореволюционной Франции235.

94

   Таким образом, панический страх английского истеблишмента и буржуазии, опасавшихся, что кровавый бунт черни может переброситься из Франции в Великобританию, оказался напрасным. Тем не менее, эти страхи вылились в ряд репрессий. В стране был введен повсеместный надзор. Дэвид Уорралл охарактеризовал Британию 1790—1820 гг. как страну шпионов, в которой надзирали даже за надзирателями. В результате стало опасно высказывать любые критические замечания, пусть даже выраженные в скрытой форме, поскольку повсюду была сеть информаторов. Так, в 1803 г. англо-ирландский полковник Маркус Эдвард Деспард был казнен только за разговоры о восстании. В том же году было выдвинуто обвинение против великого английского лирика — мистика и хи-лиаста Уильяма Блейка*. В 1810 г. был заключен в тюрьму Уильям Коббетт, протестовавший против телесных наказаний в армии, а в 1812 г. двух распространителей его листовки наказали плетьми. В 1812 г. «радикальный» книготорговец Дэниэл Айзек Итон был поставлен к позорному столбу и заточен в тюрьму. Вся страна была опутана шпионской сетью министра внутренних дел лорда Сидму-та. Стоит также упомянуть резню при «Питерлоо» (1819, Манчестер, увековечена Перси Биши Шелли** 235а) и зверскую бойню, устроенную драгунами в Бристоле и унесшую 500 жизней (1831). В 1839 г. полиция открыла огонь по демонстрации чартистов, требовавших всеобщего избирательного права, а в 1852 г. было выдвинуто обвинения против 1500 забастовщиков236.

   Отсутствие в Англии революционных настроений превращалось в предмет гордости — например, для Теннисона237. А в 1797 г. будущий премьер Джордж Каннинг описывал, как английские «якобинцы» безуспешно пытаются подбить беднейшее население на мятеж против империи238.

   В Великобритании — даже во время Французской революции — народные массы выступали не против господствующих классов, без труда удерживавших власть, «а против мнимых врагов "церкви и короля"». Томис и Холт отмечали, что если в Англии и происходило народное движение, то «это было движение черни, направлявшей во имя церкви и короля свою ярость против церковных дисси-

* Блейк писал: "Пусть раб восстанет. Его цепи разбиты. Его тюрьмы не стало... Ангел Альбиона яростно сжигает".

"И вот гляжу, в лучах зари,

Лицом совсем как Кэстльри (Каслри, министр короны),

Убийство, с ликом роковым,

И семь ищеек вслед за ним..."

(Маскарад анархии / Пер. К. Бальмонта // Шелли П. Б. Избранное. М., 1997. С. 89.)

95

дентов и реформаторов». Например, бунты в декабре 1792 г. были направлены против парламентской реформы. Предшествующие же народные возмущения (1780) имели своей целью не допустить улучшения положения католического меньшинства. Подобные побуждения проистекали из «темных страстей», схожих с нацистской ненавистью, — писал Джеральд Ньюмэн, сравнивший протестантского фанатика тех времен Джорджа Гордона с Адольфом Гитлером. Как раз такая чернь в 1791 г. сожгла дом видного богослова, ученого и радикала Джозефа Пристли.

   Именно такая контрреволюционная атмосфера 1795—1820 гг. — репрессии, антиинтеллектуализм и фанатизм — способствовала быстрому росту духовной и социальной сплоченности, сословной солидаризации английского общества. Эта реакция родилась в самых глубинах и захватила все классы. «За Церковь и Короля!», — скандировала Англия. Страна была охвачена паникой, вызванной воображаемым вторжением французов и подстрекаемым французами бунтом ремесленников и рабочих (а может быть, и интеллектуалов, управляемых из Франции, «небританских радикалов» в духе Вольтера, адепта «безбожия и революции»). «Этот панический страх перед революцией на много десятилетий определил отношение британского общества к радикально настроенным элементам», — такой вывод сделал Джеральд Ньюмэн.

   Народное движение было не революционным, а ксенофобским; оно как бы предвосхитило поддержку рабочими британских расистов в XX в. (и уже в конце XIX в.). (Такая реакция не являлась чем-то новым: «Уже с XVI века нападения на иностранцев... случались [в Англии] достаточно часто. Инстинктивная ксенофобия, по-видимому, уже на протяжении многих веков являлась эндемической чертой местного городского жителя... Наличие такой ксенофобии в течение очень длительного периода английской истории является бесспорным».) Для английских рабочих, способных на выступления, характерна была «не готовность требовать фундаментальных изменений», даже в рамках господствующей социальной системы, а «готовность искать себе жертвы среди политических новаторов». Для английских рабочих — даже во время их обнищания — раса значила больше, чем класс239. Немногочисленные английские революционеры остались в изоляции. А правящий режим Британии успешно клеймил чисто реформаторские устремления меньшинств как «непатриотические».

   Преступление по определению должно было носить неанглийский характер. Так в 1790 г. британские суды считали, что в основе преступной деятельности кроются французские корни. К 1803 г. в глазах англичан французы стали олицетворять преступность и ди-

96

кость: неконтролируемые страсти, садизм, животные инстинкты, каннибализм, сексуальное насилие, содомию и тому подобное. За 140 лет до распространения нацистских представлений о большевиках аналогичная пропаганда велась англичанами в отношении французов: «[революционно настроенных] французов нельзя назвать людьми, это какой-то особый подкласс существ, какой-то подвид монстров...» Плакат с надписью: «Подходят ли французы хоть для одной из наших человеческих игр? Смог бы француз сыграть с нами в крикет? Да, пожалуй, с таким же успехом мы могли бы играть с обезьянами...» (1803) можно назвать еще одним из самых безобидных. А с 1846 г. обычных преступников в Англии стали называть «уличными арабами», «английскими кафрами» и «готтентотами»239а.

   Внутри Англии никогда не было «пятой колонны». Ведь англичане — даже беднейшие — принимали свое низкое положение в социальной иерархии как данность и в своем верном послушании оставались солидарны с господствующими классами. Они испытывали не ненависть к высшему сословию, но удовлетворение от того, что кто-то занимает еще более низкое, чем они сами, положение. «Англичане смотрят вниз с презрением, а вверх — с восхищением. В Англии нет предпосылок для... революции», — такой вывод делал автор «Английской идеологии».

   Высказываясь против повышения значимости народного представительства, в 1910 г. приводился такой аргумент: Англичанин прежде всего англичанин, не важно, рабочий он или лорд240. К такой же дисциплинированной общности стремился шеф гестапо Генрих Гиммлер, требуя от «народа» порядка и подчинения как «основ его силы» (причем сначала порядка и подчинения, а потом уже столько раз заклинаемого «единения»)241.

   Именно такое расовое единство грезилось доктору Геббельсу как прототип его национал-социалистического «Volksgemeinschaft». Еще в 1930 г. он не раз восхищался национальной сплоченностью «политически воспитанного народа», образцового в своем стремлении сформировать единонаправленную национальную волю241а. И в 1939 г., когда была развязана война, Геббельс ссылался на то, что в Англии сознание национальной принадлежности — нечто само собой разумеющееся, тогда как в Германии его только внедряют как очередную задачу, имеющую первостепенную важность*.

   Однако доктор Геббельс мог ссылаться и на то, что и в Англии дело объединения нации — уже и при жизни Гитлера — не обходи-

* Поводом для этого высказывания послужил упрек, прозвучавший по британскому радио, вещавшему по-немецки, мол, в Англии каждый вправе слушать передачи из Германии, а в гитлеровской Германии тех, кто слушает зарубежные радиостанции, строго наказывают (прим. автора).

4 Зак 4322 97

лось без казней. В ходе Первой мировой войны (1914—1918 гг.) 269 британских солдат были казнены за дезертирство, в то время как в вдвое более многочисленной кайзеровской армии за подобное правонарушение было казнено «лишь» 18 солдат. За шесть месяцев до немецкой революции 1918 г. баварский наследник престола принц Рупрехт с завистью смотрел на Британию, расправившуюся с таким количеством дезертиров. Мотивом для казни британцев послужило не столько желание покарать виновных за их конкретное преступление, сколько желание преподать урок остальным солдатам. Нацисты воспринимали британскую беспощадность как ключ к собственному успеху во Второй мировой войне. В результате за период 1939—1945 гг. в гитлеровской армии за дезертирство было казнено 10000 человек, а в британской армии — ни одного2410.

   Ведь, в конце концов, не прошло еще и 21 года со времени успешного восстания немцев против собственных властителей, в то время как в английской истории таких прецедентов не было с XVII века. На своих военных судах англичане не поднимали красных флагов с 1797 г.*. Английские моряки, даже насильно направленные на службу во флоте, не жалея себя, защищали своих повелителей. И не потому, что боялись наказания: «человек будет трудиться, чтобы избежать кнута, но его невозможно заставить идти в смертельный рукопашный бой... врываться на борт вражеского корабля и брать его штурмом, скорее уж с абордажной саблей в руках он пойдет против собственных офицеров», — справедливо отмечал Филип Мейсон. Немецкие же матросы подняли революционные флаги на военных кораблях своего кайзера и в начале ноября 1918 г. Немецкие революционеры победили в 1849 г. в Бадене и в Баварском Пфальце — хоть и не устояли против прусской интервенции — в 1918 г. — в Киле, а в 1920 г. и в Берлине (сорвав капповский контрреволюционный путч). Немцы положили за дело революции только в 1848—1849 гг. и в 1918—1919 гг. несравненно больше жизней, чем англичане за предыдущие два с половиной века. (Именно после того как на континенте участились восстания, политически бесправным англичанам «в качестве профилактики» постепенно даровали «врожденные права англичанина».) Ведь малообеспеченные англичане в целом намного покорнее мирились со своим подчиненным социальным положением, чем многие поколения немцев. А после казни пяти немецких мятежников в Чикаго (1886)

* Английские моряки провозгласили "Floating Republic" (плавучую республику {англ.)) и грозили блокировать Лондон; но когда их требования были удовлетворены, моряки его британского величества вновь подняли на мачте его флаг, чтобы защитить Англию от флота Нидерландов, ставших якобинскими (прим. автора)2*1*.

98

среди американцев был поднят крик: «Англосаксонской расе господ всерьез грозит опасность социальной катастрофы, если ее сомнут революционные расы!»242 Под «революционными расами» (ведь зачинщикам мятежа как врагам надлежало быть иностранцами) имелись в виду как раз немцы.

   Мятежники — так повелось — были «изменниками» не только для Адольфа Гитлера. Вполне логично, что будущий фюрер всех немцев ссылался на слова (сказанные еще до того, как сложилось убеждение, что «Гитлер — это Германия, а Германия — это Гитлер») некоего британского полковника — привыкшего к английской модели «расового единства», привыкшего к социальной сплоченности англичан, к отсутствию в Великобритании революционных настроений. «У немцев каждый третий — предатель», — утверждал он243.

   Напротив, «Англия не ведет переговоров с предателями» — так гласил ответ, полученный в 1938 г. немецкой группой сопротивления во главе с генералом Фричем*63, когда последний заклинал мистера Невилла Чемберлена не отдавать Судетскую область «фюреру», не поддаваться на его угрозы и дать возможность этим немецким офицерам свергнуть и арестовать Гитлера еще в самом начале его военной акции. Ведь в Англии — прямо-таки как в образцовом национал-социалистском «расовом единстве» — сопротивление «своему правительству» квалифицировали как низкую измену «своей стране».

   С таким же отношением столкнулся и немецкий социал-демократ Вернер К., когда в 1938 г. попросил политического убежища в Великобритании. При официальном собеседовании судья, принимавший решения, спросил его, почему тот не хочет оставаться в Германии, на своей родине? Узнав, что Вернер не согласен с политикой тамошнего правительства, судья обрушился на него: «Так вы хотите жить в Англии, чтобы так же действовать против нашего правительства?»*64

   Этим можно объяснить то, почему к интернированным иностранцам, жертвам фашизма в их собственных странах, в Англии относились жестче, чем к британским фашистам. Ведь, в конечном счете, последние считались патриотами Британии, в то время как первые — предателями своей страны. Подчас интернированные

*63 Фрич Вернер фон, барон (1880—1939) — нем. воен. деятель, генерал, с 1935 г. — главнокомандующий, в 1938 г. снят с этой должности за разногласия с Гитлером.

*64 Когда проситель возразил, сказав, что он — противник национал-социализма, судья спросил переводчика: "Что это такое?" И тот ответил: "Не знаю, ваша честь, — возможно, что-то вроде лейбористской партии" (прим. автора).

99

оказывались просто в невыносимых условиях. Так, двое бывших узников гиммлеровских концлагерей покончили с собой в Англии. Таким образом, английский патриотизм однозначно оценивал экзистенциальное неприятие правящего в отечестве режима как бесчестное предательство. В Англии принцип «My Country, right or wrong» («Это моя страна, права она или не права») стал частью «здорового» национального чувства (формирования которого так добивался национал-социализм), и дело обошлось даже без «völkische» доктрины о расовом единстве. В Англии не понадобилось и особой партийной идеологии, к которой так стремился Альфред Розенберг. Этот рейхсляйтер совершенно правомерно выдвинул следующий довод: сэр Освальд Мосли вполне мог бы не называть свою партию партией британских фашистов244. А британские идеологи фашизма по праву настаивали на том, что за ними стоит прочная и давно сложившаяся британская традиция — в частности, от Эдмунда Бёрка до Бенджамина Дизраэли245.

Все есть раса. Другой истины нет. Невежество — ваша сила.

   Рабочий класс Англии гордится тем... что он хранит свою империю.

Бенджамин Дизраэли

Если вы хотите избежать гражданской войны, вам следует стать империалистом. Сесил Роде

ГЛАВА 4

БЕНДЖАМИН ДИЗРАЭЛИ.

ОБЪЕДИНЕНИЕ НАЦИИ В ИМПЕРИЮ ЧЕРЕЗ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ЧИСТОТЕ РАСЫ: НЕ КЛАСС, НО ОДНОРОДНАЯ МАССА

   В качестве премьер-министра (в 1868 г. и в 1874—1880 гг.) Дизраэли, лорд Биконсфилд (1804—1881), отстаивал основополагающие политические постулаты о приоритете врожденных прав англичанина перед правами человека; он проповедовал постулаты британского империализма и солидарной общности англичан, усматривая в них в первую очередь социальные задачи. Вся его политика велась во имя высшей расы и расовой чистоты. Этот премьер Великобритании и личный друг королевы Виктории первым из европейцев провозглашал (и — по словам Ханны Арендт — «намного последовательней, чем копеечные души в облачениях ученых»246), что «раса — это всё» и основа ее — кровь. «Опыт блуждания по всем окольным и ложным путям истории сводится к одному решению: все есть раса». «Истина в том, что как прогресс, так и реакция —- только слова, выдуманные для мистификации миллионов. Они ничего не значат, они — ничто... Всё есть раса»247. Под этим мог бы подписаться и Адольф Гитлер. (Не случайно антидемократический, католический теоретик права Карл Шмитт стремился истолковать

101

мании Гитлера как «дизраэлизм буйно помешанного германизма».) Во всяком случае, в «Mein Kampf» Гитлер рекомендовал подходить к истории, пользуясь именно расовыми категориями. А «единственное, что создает расу, — кровь», — писал Дизраэли248.

   Величие Англии для Дизраэли было «вопросом расы», вопросом доминирования высшей расы. «Упадок расы неизбежен... если только она... не избегает всякого смешения крови», — утверждал Дизраэли (за полсотни лет до Хьюстона Стюарта Чемберлена и почти за восемьдесят до Адольфа Гитлера)249. «История английского патриотизма» поддерживала точку зрения Дизраэли: «У любого приличного человека при одной мысли о браке [англичанки] с негром должна кипеть кровь <...> Столь модное нынче естественное равенство, принявшее форму космополитического братства... если бы и могло стать реальностью, испортило бы великие расы и полностью погубило бы гений мира [sic]»249d. «Еврейская расовая замкнутость отчетливей всего [sic] опровергает учение о равенстве всех людей», — уверял Дизраэли в 1853 г.250

   «Все есть раса; другой истины нет», — настаивал он еще в 1847 г. в одном из своих романов251. А романы Дизраэли, как утверждалось, были популярнее знаменитых романов Вальтера Скотта252. Дизраэли еще задолго до гитлеровца Юлиуса Штрайхера сформулировал любимое изречение последнего: «Расовый вопрос — ключ к мировой истории»253. О том, что расовое превосходство («supremacy of race») является ключом к истории, граф Биконсфилд заявил в своей речи, произнесенной в 1873 г. в Глазго, по поводу вступления в должность254. Во всяком случае, понятие «раса» считалось ключом к политике Дизраэли255. «В романах Дизраэли... раса — это догма; она настойчиво подается как фактор, важный... для будущей науки о человеке. По сравнению с расовым вопросом политика — пустая риторика»256. «Бог действует через расы»257.

   При этом «Дизраэли... вера которого в расу являлась верой в свою расу [он причислял себя, в частности, к «расе» еврейской], — первый государственный деятель, веривший в избранность, но не веривший в Того, кто избирает и отвергает», — напоминала Ханна Арендт258. «Те, кто обретает причастие у Бога, могут... принадлежать только к священной расе», — заявлял Дизраэли259. Тем не менее, по утверждению Ханны Арендт, он «был первым идеологом, который осмелился заменить слово "Бог" словом "кровь"»260. По его мнению, избранные были определены навсегда261, а «семитская раса» стала избранной благодаря чистоте крови. Так богословие получило биологическое обоснование, а чистота британской расы была реви-тализована архетипической, ветхозаветной, еще более чистой «бла-

102

городной кровью». То есть «предопределение» претерпело рационализацию и стало «послеопределением» (Nachbestimmung (нем.))262. Если в романе-видении Дизраэли «Танкред» его «Commonwealth» (содружество (англ.)) еще санкционировал Бог Синая и Голгофы, то есть Ветхого и Нового Заветов, то «воплощал» его в жизнь прагматичный английский шовинизм, «джингоизм» 1872—1878 годов263.

   Ханна Арендт видит в этом радикальном секуляризаторе ветхозаветного представления об избранном народе «создателя теории, необходимой для... угнетения чужих народов»264. (Гитлер понимал мысль Дизраэли именно в таком ключе: от чистоты расы зависит успех империалистического колониального владычества.) Ведь Дизраэли недвусмысленно заявлял, что «пагубные учения... о естественном равенстве людей»265 необходимо искоренить266, поскольку время парламентов прошло. Человек создан, чтобы поклоняться и повиноваться267.

   Уже в 1844 г. Дизраэли был одним из первых идеологов «расовой элиты», тем, кто противопоставил «аристократию от природы» аристократии, существование которой основано на истории и традиции. Дизраэли (за восемьдесят лет до Адольфа Гитлера) определял эту аристократию как «...несмешанную расу с первоклассной организацией» — по аналогии с «древними иудеями»268. «Дизраэли — английский империалист и еврейский шовинист... потому что "Израилем" его фантазии стала именно Англия»269. Но отнюдь не только его фантазии: в апогее британского империализма Дизраэли соединил иудаизм (ветхозаветные идеи избранности) с британскими представлениями об избранности, которые (через кальвинистское пуританство) сами опосредованно проистекали из ветхозаветных источников.

   Поэтому он заявлял, что расы «арийцев и семитов имеют одну и ту же кровь и происхождение, однако... им суждено идти в противоположных направлениях»270. Ранее он предупреждал читателя (задолго до возникновения Третьего рейха), что «невозможно что-либо сделать, пока арийские расы не высвободятся из пут семитизма»271. Потому что, согласно Дизраэли, «семитизм научил людей презирать собственное тело»272. Высшей целью жизни Дизраэли провозглашал «жить в арийской стране, среди людей арийской расы, возвращать к жизни... арийский символ веры»273. По этой причине он приветствовал — в связи со строительством Суэцкого канала — создание «естественной разделительной границы» между «эфиопами» и «Великой расой»...274

   Элитарное классовое воспитание великой расы (англичан) также вызывало у Дизраэли настоящее восхищение: «Вы хорошие стрелки, вы умеете ездить верхом, вы умеете грести... И то несовершен-

103

ное выделение мозга... которое называется «мыслью», еще не согнуло вашего стана. Вам некогда много читать. Напрочь исключайте это занятие!»275 Таким образом, лозунги, которые англичанин Джордж Оруэлл в романе «1984» высмеял как атрибуты грядущего тоталитаризма, еще Дизраэли выдвигал в качестве принципов воспитания английской элиты — в момент, когда английский империализм подходил к своему апогею: «То, что вы называете невежеством, — это ваша сила: отсутствие книжных знаний. Книги пагубны. Это проклятие человеческой расы...»276. (Правда, Лотарь — герой романа Дизраэли — «нарушил основной принцип первоклассного арийского воспитания и рискнул немного почитать»277.) Дизраэли так сформулировал одно истинно английское воззрение: «Что меня восхищает... — это то, что они [образцовые, неиспорченные арийцы] умеют говорить только на одном языке. И что они никогда не читают. Вот... высшее воспитание!»278 Образцовый герой одного романа Дизраэли заявляет: «Я не терплю книг в моем доме...» (Именно со времен Дизраэли (конец 1880-х гг.) прослеживается безразличное отношение английских рабочих к образованию.) Но «арийские ли это принципы?», — спрашивает другой герой. На этот сам собой напрашивающийся вопрос Дизраэли отвечает: «Да... И я верю, [что] этим принципам предстоит великое воскрешение. Мы доживем до него, мы сможем увидеть воскрешение»279 этих самых арийских принципов. И мир действительно дожил до него всего-то лет через шестьдесят после кончины Дизраэли — при самом последовательном из всех почитателей его империи.

   К «арийским принципам» Дизраэли относил и «законы, которые должна соблюдать первоклассная раса для сохранения здоровья»280. В конце концов, «римляне обрекали уродливых детей на немедленное уничтожение. [А] качественное единообразие расы слишком тесно связано с общим благом, чтобы предоставить его на произвол частных лиц». (Ведь даже технологическое превосходство, согласно евгенике Дизраэли, не могло бы защитить опустившуюся, гибнущую расу. Он уверял, что могучая военная машина Англии в руках отсталой расы оказалась бы столь же бесполезной, как «греческий огонь» для поздней римской Империи, т. е. Византии, в ее борьбе против молодых, более витальных народов.) Следовательно, «необходимо издать законы, призванные обеспечить все это [политику, диктуемую расовой евгеникой]. И настанет день, когда они появятся»281. И верно, настал день, когда они появились. Правда, не в Англии Дизраэли — на родине евгеники, а в государстве под властью самого последовательного селекционера (а прежде всего — истребителя) рас из всех основателей империй.

104

   Одну из его главных «биологических» и социал-дарвинистских идей Дизраэли предвосхитил в такой формулировке: «Превосходство инстинктивного человека — важный признак аристократии». С другой стороны, Дизраэли «нашел язык, на котором его были готовы слушать буржуазия и мещане»: ведь он делал упор на «естественные свойства расы, достигаемые селекцией». «Правда, Дизраэли не довелось встретить во плоти своего «инстинктивного человека» (animal man) и олицетворение расы», — замечала Ханна Арендт281а.

   Но, видимо, расовая евгеника оказала на Дизраэли столь сильное впечатление именно потому, что для этого глашатая империи раса изначально должна была лежать в основе понятия о национальном единстве: «Раса — это то, что объединяет нацию». В такой форме концепция Дизраэли сформулирована в «Истории английского патриотизма» (1913)282. Ведь Дизраэли был убежден, что «среди миллионов [англичан] еще кишмя кишат представители... столь сильного и совершенного типа, как арийский. И [его] можно развить»283. Дизраэли возлагал надежду на здоровый расовый патриотизм (правда, еще не на нацистское «здоровое национальное чувство») именно беднейших англичан284. Он возлагал надежду на их «национальный характер». А императив национального характера — то есть расы — Дизраэли ставил выше конституции. Именно тот императив «национального характера, который (как заявлял уже Карлейль) едва ли может расцвести при власти большинства». Высказывания Дизраэли сделали «фарсовый характер народных выборов... еще более вопиющим», — уверенно заявляет автор «Истории английского патриотизма»285. В своих заявлениях Дизраэли провозглашал примат расовых интересов над классовыми: чем была бы его консервативная «партия тори, не будь она национальной? Ничем». «Это партия многих классов империи. Другая партия [либералов] стремится заменить национальные принципы [Англии] космополитическими, объявляет войну всем нравам и обычаям народа этой страны, насаждает в ней космополитические идеи»286.

   Дизраэли пытался привлечь на сторону своего «национального дела» не только консервативную партию, но и рабочих287. Гитлер придерживался аналогичной точки зрения: в одной из своих первых речей в качестве рейхсканцлера он заявил, что видит «первейший долг правительства... в привлечении... немецкого рабочего на сторону национального дела».

   Дизраэли демонстративно включил в число своих политических требований улучшение гигиены труда в промышленности и обеспечение рабочих сносными жилищными условиями288. Пусть это еще не было похоже на нацистскую организацию «Сила в радости»

105

(«Kraft durch Freude»*65), но, по крайней мере, речь уже шла об уменьшении страданий, вызывающих слабость. Дизраэли можно считать изобретателем набора методов, позволявших консерваторам настраивать беднейшие массы против либерализма. Оскар Шмитц, автор пятисотстраничного «Английского завета, который Дизраэли оставил Германии», изданного в 1916 г., в разгар первой мировой войны289, рассматривает вопрос о том, насколько доде-мократические институты кайзеровской Германии — несмотря на все тогдашние вильгельмовские лозунги типа «Боже, покарай Англию!» — могли в своей социальной политике следовать завету Дизраэли, лорда Биконсфилда. Утверждая, что рейх не нуждается в парламентаризме, Оскар Шмитц также ссылался на авторитет Дизраэли: «демократический консерватизм Дизраэли — единственное спасение от переворота»290. Действительно, в Англии Дизраэли удалось убедить большинство рабочих отказаться от революционных идей и даже забыть о классовом антагонизме: «Они не приемлют космополитических принципов, они твердо стоят за национальные основы»291. Соответственно уже для Дизраэли забота о благе бедняков сосуществовала с заботой о строительстве империи — и о сохранении существующего социального устройства292.

   Именно с помощью своей политики империализма и своей приверженности расовой иерархии Дизраэли намеревался преодолеть социальную дистанцию между классами Англии — между «богатыми и бедными... между привилегированными и народом, между двумя нациями»293. По его мысли, из «двух наций», разделенных классовыми противоречиями, должна возникнуть единая, объединенная нация — а цементировать такое национальное единство будет популяризация империализма. (Так, уже в 1912 г. могло прозвучать следующее заявление: «Всякий, над кем развевается флаг Юнион Джек, — в равной мере англичанин, будь он лорд или докер»293а.) Империализму лорда Милнера мешали классовые противоречия; он призывал к «имперской консолидации» путем «устранения причин классовой вражды». Рассуждая в таком духе^ фашистские фюреры Англии пытались изображать и защищать империализм своей страны как социалистический2935. Например, автор «Английского завета, который Дизраэли оставил Германии», в 1916 г. утверждал, что последний «учитывал социалистические [т. е. социальные] требования» и (именно ради них) сделал Империю жизненно необходимой для Англии294.

*65 "Сила в радости" — национал-социалистическая организация в составе Германского трудового фронта, занимавшаяся вопросами досуга, отдыха и развлечений среди рабочих. Руководитель организации Роберт Лей стремился избавить рабочего человека от "чувства неполноценности, которое он унаследовал от прошлого".

106

   Желательно, чтобы Германия достигла в своем развитии состояния Англии, где благодаря империализму «социал-демократическая революция... имеет совсем ручной характер», — такой совет давал кайзеровской империи еще Карл Петере295. Согласно этому завету; классовой стабильности в Германии следовало добиваться с помощью такого социал-империализма. Именно Адольф Гитлер обещал пойти этим путем и отменить классовый антагонизм в Германии. Он называл себя «неизменно представителем бедноты» и намеревался создать «для немецкого плуга» на восточном пространстве, т. е. в России, в «германской Индии», не имевшую себе равных расовую империю. Решающим фактором социального единства этой империи (как это уже было в Британской Индии) должно было стать сознание расового превосходства296. (Ведь незаменимый солдат колониальной Британии, которому доставалась лишь «скудная частица того, что Великобритания выжимала из Индии, тем не менее жил в уверенности, что он — как белый человек — обладает привилегией... смотреть свысока на всех индийцев, от [владетельного] князя до уборщика»297.)

   Именно при Дизраэли расовая основа национального единства и империализма сделалась очевидной. Упор теперь делался на «традиции британской расы» — причем особую ценность представляли голоса рабочих. В результате «расовый инстинкт» связывал британцев сильнее, чем классовый. Распространение избирательного права на британских рабочих совпало по времени с популяризацией империализма в Англии297а. (Например, Джозеф Чемберлен*66 «как представитель британской расы» мотивировал свои политические цели надпартийными и «национальными интересами»298.) В результате у англичан действительно укреплялось сознание принадлежности к «имперской расе» и национальное единство. И это же расистское сознание своего превосходства служило для узаконивания британского империализма. Ведь именно Дизраэли сделал королеву Викторию «императрицей Индии» (1877).

   Дизраэли прежде всего объявил, что партия консерваторов является выражением идеи национального единства, а ее деятельность имеет общеимперское значение. Для этого он сумел придать партии тори национальную направленность, представить дело так, будто она стоит выше классовых интересов. Ведь благосостояние рабочих должно было считаться вопросом не менее важным, чем сохранение империи. Своим рабочим избирателям Дизраэли рекомендовал улучшать социальное положение вместо того, чтобы при-

*66 Чемберлен Джозеф (1836—1914) — англ. гос. деятель, в 1895—1903 гг. министр по делам колоний в консервативном кабинете Солсбери.

107

нимать активное участие в политике: «Вы станете... имперской страной [sic], в которой ваши сыны достигнут высочайших традиций и будут внушать миру уважение...» Дизраэли еще задолго до национал-социалистов Гитлера обращался к непривилегированным классам, заявляя: «Содействие [даже] самого простого человека [позже сказали бы: «соотечественника», Volksgenosse] будет... эффективным»299.

   В программной речи, произнесенной в Хрустальном дворце 24 июня 1872 г., Дизраэли подчеркивал достоинства своей модели «расового единства»: «...Рабочий класс Англии особенно горд тем... что принадлежит к империи, он полон решимости хранить... свой imperium, величие и империю Англии... Рабочий класс Англии... — английский до мозга костей, он отвергает политические принципы космополитизма». Эта речь была названа «часомрождения империализма как внутриполитического лозунга», поскольку она открывала радужные перспективы для «среднего человека». Наконец-то нашел себе приложение инстинкт повелевать, присущий обывателю. (В Лондоне не было ни одного нищего, который не называл бы буров иначе, чем «наши мятежные подданные»)300. Почти половина рабочего класса Британии голосовала за консерваторов даже в период между двумя мировыми войнами. Во всяком случае, память о Дизраэли и в XX веке осталась «дорога массам» — именно благодаря тому, что его империализм ассоциируется с улучшением социального положения рабочих. К тому же британский рабочий «по рождению» получил священное право на огромные незаселенные пространства империи. (Министр по делам Британской Индии Леопольд Эмери восхвалял имперскую идею как способ «зажечь воображение рабочего люда». Ведь империализм охватил и партию лейбористов, как отметил Маккензи.) Эти уступки рабочему классу служили популяризации империализма и упрочению существующего общественного порядка. Дизраэли «открыл души англичан для осознания свободной [для них] империи». (Англичане воспитывались в духе абсолютного подчинения. «Не думай о себе, а думай о своей стране и своем работодателе. Самоотречение окупается всегда», — учил бойскаутов их лидер и основатель.)301

   И как раз этой империи, как заявлял Дизраэли, грозит опасность со стороны либерализма302 — не говоря уже об угрозе со стороны русских (русских «медведей»), которых он заклеймил как «монгольскую расу»303. При нем Россия, как известно, сделалась главным объектом британской политики на Востоке, ставшей еще более агрессивной, а английский консерватизм приобрел империалистическую ориентацию304. Дизраэли систематически внедрял в со-

108

знание англичан империалистические убеждения как подчеркнуто «национальные» — начиная со своего программного романа «Тан-кред» (1848), в котором ветхозаветная идея избранности интерпретировалась в расистско-биологическом духе. «После его смерти... даже его противники были вынуждены идти путями, которые указал он», — такой вывод делается в немецкой публикации времен национал-социализма305, описывающей положение в Англии. Но это замечание было справедливо и для Германского рейха Адольфа Гитлера. Там еще в 1937 г. идеализировали Дизраэли305а.

   В ответ на возмущение действиями Османской империи (поддерживаемой Англией), которая устроила резню болгар, посчитав их «подрывным» элементом, Дизраэли в 1876 г. попытался приуменьшить значительность происходящего, заявив, что 12000 жертв (на 370000 жителей Болгарии) — нельзя назвать геноцидом306 — «...пока Англией правят английские партии, правят в соответствии с принципами, на которых возведена наша империя». Ведь «наш долг — в этот критический момент [резни болгар] сохранить imperium Англии»307. Даже почитатель Дизраэли, Эме Уингфилд-Стратфорд, отмечает, что «лорд Биконсфилд... оправдывал свою политику более интересами Англии, чем честью [Англии]»308. Дизраэли никогда не руководствовался «гуманными побуждениями», «душевные порывы "гуманности" были ему ненавистны», — констатировал в 1916 г. автор «Английского завета, который Дизраэли оставил Германии», сожалея, что государственные мужи Германии (пока еще) не следуют его примеру309... Ведь Дизраэли, — напоминает этот англоман вильгельмовских времен, — «почитал в англичанах именно то, что не нравится массе: аристократическую волю» к власти, присущую расам господ. «Будучи евреем... Дизраэли находил совершенно естественным, что в «правах англичанина» есть нечто лучшее, чем в правах человека», — подчеркивает Ханна Арендт310. И собственное его признание совершенно недвусмысленно: «Что касается нетерпимости — у меня нет никаких возражений против нее, если это элемент силы. Долой политическую сентиментальность!»311 — на жаргоне нацистского рейха это выражение звучало бы как «слюнявый гуманизм». Героя романа Дизраэли, афоризмы которого выражают расистско-империалистические убеждения подобного рода, одна из самых авторитетных «Историй английской литературы» характеризует как «исполненного мудрости». В «Истории английского патриотизма», восхваляющей Дизраэли, отмечается, что «...любовь Биконсфилда к Англии, его патриотизм проявлялись в том, что он отстаивал интересы своей родины — без оглядки на принципы: политику не должны определять никакие иде-

109

алы, кроме идеалов скотов или хозяйственников*. Ради процветания Англии он был готов закрыть глаза на тиранию и несправедливость»312. Этот же историк, пишущий об английском патриотизме, поясняет, что такой подход был следствием приоритета расы: «...Диз-раэли был способен доводить следование расовой доктрине до опасных крайностей. Этой доктриной... объясняется та нехватка сочувствия малым нациям, которая порой темным пятном ложится на его политику»313.

   Такое отношение к малым народам стало традицией. Оправдывая выдачу Адольфу Гитлеру Чехословакии, британская пресса в 1938 г. писала: «Малые нации должны вести себя как малые»3133 (это о требовании сохранять верность союзным обязательствам перед ними). Точно так же звучит один из принципов внешнеполитической концепции фюрера британских фашистов сэра Освальда Мосли. И сам Гитлер напоминал в одной из своих речей, что он — фюрер немецкого народа (только и единственно); с него довольно бессонных ночей, которые он посвящает благу единственно немецкого народа; о благе других народов пусть заботятся их государственные деятели... Именно в этой связи он мог бы сослаться на слова Иммануила Канта о моральных установках образцового англичанина: «Но чужестранец... всегда может умереть на навозной куче, так как он не англичанин, то есть не человек»314.

   И если Гитлер и его идеи в 1936—1939 гг., в решающие годы создания военного потенциала Третьего рейха, встречали столь широкое понимание — и чуть ли не одобрение — у видных государственных мужей Англии, если его дело они инстинктивно воспринимали как вполне «понятное», то здесь явно не обошлось без унаследованного ими этноцентризма и расизма «расы господ». Англичане считали, что им, как и древним римлянам эпохи Августа, «досталось преимущественное право завоевывать и приказывать. Пусть другим... остаются искусство, наука и философия» (1895)315.

* В оригинале: "of brutes or economic men" (англ.) (прим. автора). ПО

Когда англичанин чует расу вождей, он почтительно склоняется и прокладывает ей дорогу... Вильгельм Дибелиус

                   ГЛАВА 5 ВОСПИТАНИЕ РАСЫ ГОСПОД В БРИТАНИИ

   Мужчина, стиснув зубы, неуклонно движется вперед; гибнут лишь жалкие слабаки.

Хотон. «Викторианское состояние духа»

МУШТРА ЭЛИТЫ ИЗ ЭЛИТ

   В самый канун первой мировой войны «История английского патриотизма» гордо заявляла, что «английский темперамент усвоил... такие черты, как готовность повелевать и терпение, чтобы подчиняться». В Англии были настолько уверены в неотразимости своего превосходства в глазах других народов, что Британский совет, занимающийся пропагандой английской культуры, в 1943 г. распространил в Иране следующий текст (явно рассчитывая на его привлекательность): «Юноша, покидающий английскую паблик-скул в постыдном неведении даже начатков полезных знаний... неспособный говорить ни на каком языке, кроме собственного, — а писать и на нем умеющий лишь кое-как, — для которого благородная литература его страны, равно как вдохновляющая история его пращуров, во многом остается книгой за [семью] печатями... тем не менее выносит из школы кое-что бесценное: мужской характер... привычку повиноваться и приказывать... Вооруженный таким образом, он выходит в мир и вносит достойный мужчины вклад в покорение Земли, в управление ее дикими народами [sic] и в строительство империи» — «вполне сознавая собственные добродетели и очень мало [сознавая] собственные слабости»316.

   Так, например, Эдмонд Уорр, директор Итона в 1885—1905 гг.*, ставил здоровое тело намного выше здорового духа. «Пока казалось, что мир специально создан, чтобы быть Британской импери-

* Уорр Эдмунд (1837—1920) — директор Итона, пребендарий.

111

ей...», Итон не давал поводов для критики. Он являлся самой известной паблик-скул и выращивал для империи вице-королей и прочих правителей. Воспитатели (masters) в подобных школах де-факто были воинствующими священнослужителями. Они были склонны подавлять все, что не соответствовало «духу» общности, культивируя тем самым «гляйхшальтунг»* во имя имперского патриотизма.

   В блистательные для Англии времена (например, в 1873 г.) многие в стране считали, что, несмотря на «некоторую брутальность... грубое невежество и определенный снобизм... типичный мальчик из паблик-скул является благородным животным, лучше которого и быть не может»317. А в 1918 г., в период кризиса империализма, кое-кто из англичан уже стал называть этические нормы, насаждавшиеся в паблик-скул, своими именами: «[Там] царит единогласие... проистекающее из подавления индивидуальности, избыток классового чувства и отсутствие духовных ценностей, а также антиинтеллектуализм, жестокость и отвращение к работе»318. «Чувствительных мечтателей принуждают подавлять свое воображение». Паблик-скул «единодушно обвиняли в том, что они вытравляют рыцарский дух... заменяя его жесткостью... учат ненавидеть мечтателей (которые в этом мире ни на что не годятся) и вообще представляют собой источник филистерского практицизма [примата практицизма]»319.

   Но именно такие методы воспитания будущих повелителей до сих пор находят свое признание, поскольку «они исключают свободу мальчиков... подчеркнуто ставят характер выше интеллекта, воспитывают лояльность к сообществу [здесь умалчивается, что речь идет о расовом и классовом сообществе] и... создают вождей империи, верящих в свою миссию и не анализирующих ее», — утверждал Эдвард Мэк, занимавшийся историей этих английских привилегированных частных школ319а. Этот же автор замечал, что воспитывать джентльменов такого рода — значит формировать «несведущих и часто жестоких снобов, единственное занятие которых —-защита господства высших слоев»; это значит формировать невежественных «мужчин, способных говорить свысока, одеваться... с учетом тех формальностей, что производят столь сильное впечатление на окружающих». Уже длинные панталоны и цилиндры учеников паблик-скул заставляли их выступать с важностью. Ведь «когда белый человек бросается бежать, на Востоке к нему враз теряют уважение... Ученикам не разрешается бегать за автобусом», — с восхищением отмечал нацист Ханс Тост в книге «Национал-соци-

* Gleichschaltung (нем.) — нацистская политическая концепция подчинения всех сфер жизни Германии интересам национал-социалистического режима; термин времен нацизма.

112

алист в Англии». И они учились «вести себя с той сдержанной отчужденностью, которая... сохраняет империю»320.

   Необходимость в «сдержанной отчужденности», которая помогает сохранять мировые империи, наглядно показал глава эсэсовских палачей Генрих Гиммлер, приведя следующий яркий пример: «Если ты шатаешься пьяным на глазах своих иноплеменных рабов, то разве ты создаешь впечатление, что это раса господ прибыла сюда?»321. Правда, Гиммлер вполне отдавал себе отчет в том, что британские «джентльмены» намного опередили его соотечественников в своей «сдержанной отчужденности властителя» по отношению к туземцам, как, впрочем, и во всех остальных желательных для властителя манерах. «Для этого у нации должна быть счастливая история нации господ, длиной лет в триста-четыреста — как у англичан», — заявлял Гиммлер322.

   Ведь английских джентльменов с детства учили не делать того, «что им не подобает», того, что считалось «неанглийским». Для них существовал «только один критерий — интересы правящего слоя Англии», — утверждал Эдвард Мэк323. Паблик-скул, заведения для воспитания британских вождей, обвиняли и в том, что они закрепляют кастовые границы и «запрещают [sic] имущим сочувствовать беднякам», отчего на них следует возложить долю ответственности за конфликты с рабочим классом324. В этом отношении нацистские «наполас» и школы имени Адольфа Гитлера были менее сословно замкнутыми. Ведь концепция коллектива в паблик-скул (например, в трактовке Монтегю Дж. Рэндалла, директора Винчестера в 1911—1934 гг.) даже во времена Гитлера основывалась на кастовом принципе. Монтегю Дж. Рэндалл твердо верил в элиту, принадлежность к которой обуславливалась расой и воспитанием. По его убеждению, на плечи англосаксов возложена миссия «жесткого контроля... над... более слабыми и отсталыми расами». И как все англичане стоят выше туземцев, так в самой Великобритании будущие вожди из паблик-скул стоят выше прочих британцев-обывателей. «Он видел в англосаксонской расе... вождей всего мира», а в тех, кто вкусил воспитания паблик-скул, — элиту этой элиты325.

   (Песню «Мы элита нации и нация элит» для снятого в ГДР фильма «Верноподданный» по мотивам романа Генриха Манна, по сути можно было бы написать буквально на слова этого британско-имперского директора Винчестера; тогда режиссеру не пришлось бы сочинять эту песню, высмеивающую патриотические манифестации времен кайзера Вильгельма.)

   Представление об имперской «миссии» Великобритании было для англичан совершенно естественным. Что касается внутренней

113

политики, то «элита из элит», по крайней мере в теории, была убеждена, что ее функция заключается в «служении» подвластным ей людям. Рэндалл, например, как должное воспринимал «предназначение... обслуживать "низшее отродье..." [а не самих себя!], управляя им»326.

   Идея о миссии англосаксонской расы, избранной Всевышним, была сформирована под влиянием не одного только биологического социал-дарвинизма и прагматизма среднего класса — утверждалось, что у расовой политики были и религиозные и даже «поэтические» обоснования: «Сила, воинская энергия и вера» — ни в коем случае не сентиментальность или гуманизм (который уже империалисты вильгельмовских времен расценивали как «слюнявый») — «были предназначены для завоевания империи... патриотизм, благороднейшее чувство мужчины, чувство, имеющее религиозное и поэтическое оправдание в его многовековой войне против социалистического интернационализма»327.

   Появившаяся в связи с рабочими «беспорядками»328, критика духа паблик-скул, поощряющего кастовые инстинкты, возымела очень ограниченное действие. Паблик-скул образца 1930 г. (и 1935 г.) продолжали культивировать снобизм по отношению к «чужакам» и презрение к более бедным школьникам. Эти школы формировали людей, «смотревших сверху вниз на всех, кто не входил в круг самых привилегированных лиц, на тех, кто не принадлежал к "нам"». Паблик-скул намеревались и впредь сохранять традицию «подавлять все, что не соответствует духу сообщества»329. Существовала и идея «привить бедным идеалы паблик-скул» — «вот средство удержать их там, где следует: на их месте. Ведь лейбористская партия, которой недоставало влияния Итона [Итонской паблик-скул], была недостаточно патриотичной» — т. е. недостаточно «готовой подчинять индивидуума государству»330, отдельного человека — сообществу.

   Уже после второй мировой войны в самой Англии отмечали, говоря об учебных заведениях: ученики «проявляют неприступную надменность... Итон прививает своим ученикам чувство превосходства... преувеличенное почтение к авторитету». Английские школы действительно воспитывали у учеников привычку подчиняться: «Ученики низшего ранга признавали за теми, у кого ранг был выше, право на власть [которой они вряГд ли могли бы добиться в жизни] и осуществление таких дисциплинарных функций, как назначение «фагов» [младшие школьники, оказывающие услуги старшим], «префектов» [вид дежурного] — в зависимости от стажа; дежурные имели почти бесконтрольное право наказывать [причем с применением силы]; существовали и социальные преимущества,

114

приобретаемые успехами на крикетных полях331. Уже с 1864 г. было хорошо известно, что в Итоне ученики низшего ранга «были низведены до положения забитых рабов... они были вынуждены подчиняться издевательским обычаям под угрозой ударов и пинков... Что бы ни позволил себе высший по рангу [ученик] по отношению к низшему — все получало одобрение со стороны общества», — к такому выводу пришла комиссия, занимавшаяся расследованием ситуации в паблик-скул332. Проблема «фаггинга» как формы рабства школьников привлекла к себе особое внимание после самоубийства ученика в Седбергской паблик-скул в 1930 г. Но даже тогда в прессе выступило больше защитников, чем критиков системы в целом333.

   (Эта система приучала индивида «безропотно соглашаться» со всеми решениями власти, какими бы неправильными или несправедливыми они ему ни казались. Постулат, гласивший, что воспитание должно учить в том числе и привычке «сносить несправедливость молча», вполне соответствовал взглядам Адольфа Гитлера (1933)333а. Однако цитата, приведенная ниже, относится не к Третьему рейху, а к послевоенной Англии: «Общество, очень грубо обходящееся со своими детьми, оставляет в душе многих выпускников паблик-скул травму, от которой они никогда не излечатся»334.)

   Ведь как мог кто-либо, даже узнав о самоубийствах, посягнуть на систему закалки и подготовки будущих властителей, уже столько раз испытанную при завоевании мира? В конечном счете, империя держалась на «самозабвенном повиновении высшим по рангу» (подобно тому, как повиновались «фаги» в паблик-скул, приравненные к киплинговским туземцам)335, где свобода (в утилитаристском смысле) существовала «лишь для тех, кто достоин ее», а истинное равенство — для тех, кто его заслуживает. Единственным «истинным» братством могло быть братство «тех, кто однороден» (т. е. относится к одной расе и сословию) — совершенно в духе Итона336.

   Вся английская культура — массовая. Она с готовностью подчиняется вождю.

Вильгельм Дибелиус

ПРАКТИЧЕСКИЕ ОБРАЗЦЫ ПРИМЕНЕНИЯ ПРИНЦИПА ФЮРЕРСТВА

   «Для людей, подчиненных этой дисциплине с ранних лет... авторитет стал всеобщим принципом мышления». «Многие достой-

115

ные особы», считавшие, что «авторитет составляет самую прочную основу веры, что готовность верить — благо, склонность к сомнению — зло, а скепсис — грех... и что если достаточно авторитетное лицо провозглашает, что надо верить, то для здравого смысла места уже не остается»337, процветали не только в 1866 г. Именно такие идеи проповедовал и Гитлер.

   С 1870 г. «в качестве ведущего принципа в воспитании английской элиты прочно утвердилось мускулистое христианство»338. Для этого нового откровения мышление, когда-то служившее основанием христианства, стало помехой, или же расценивалось как напрасная трата энергии... Так считал, к примеру, Томас Кар-лейль, предпочитавший энергичных «тихих предпринимателей» неэнергичным «шумным риторам и певцам». Авторитет же, ставший необходимостью для такой секуляризованной веры, воплощался в принципе фюрерства, в «диктатурах» наподобие той, какую установил энергичный губернатор британской Ямайки Эдвард Джон Эйр*.

   При этом губернаторе в 1865 г. в ответ на недовольство народа, выразившееся в граде камней, бунтовских песнях и поджоге здания суда, 439 человек (включая набожного протестанта Джорджа Уильяма Гордона, который работал редактором газеты и осмеливался докучать властям своей критикой) было казнено в соответствии с законами о чрезвычайном положении. Еще 149 человек было казнено без обращения к этим законам; 600 мужчин и женщин было высечено плетьми — все это ради предотвращения восстания негров, подобного тому, которое вспыхнуло на Гаити в 1804 г. Общественное мнение Англии встало на сторону Эйра — особенно после того, как в 1866 г. лондонские ремесленники вышли на Трафальгарскую площадь под красными флагами, и над британской столицей нависла угроза беспорядков. Действия Эйра признали «обоснованными» Чарлз Кингсли и даже Чарлз Диккенс (не говоря уже о поэте Альфреде Теннисоне и «философе» Джоне Рёскине). В конечном счете суд оправдал Эйра (даже несмотря на то, что «справедливость вынесенного Гордону смертного приговора [по представлениям Эйра] никоим образом не зависела от предъявленных ему обвинений»). Карлейль утверждал, что «долг каждого гражданина Британии — способствовать наказанию таких людей, как Гордон». Карлейль высмеивал гуманизм, называя его «женоподобным»; ему и его последователям в значительной мере удалось разрушить господствовавшие ранее представления о равенстве339.

* Эйр Эдвард Джон (1815—1901) — англ. путешественник (исследователь Австралии) и гос. деятель; с 1846 г. — губернатор провинции в Новой Зеландии, 1861 — 1864 гг. — и. о. губернатора Ямайки, 1864—1866 гг. — губернатор Ямайки.

116

   Голоса оставшихся в живых евангелистов остались неуслышанными (как, например, возмущенный отклик в «The Scotsman» в 1866 г., автор которого обличал «демона ненависти или, по крайней мере, расового презрения, таившихся... в каждом британце»). С этого времени в общественном мнении Англии стали преобладать откровенно расистские взгляды. Воплощением и доказательством превосходства англосаксонской расы должны были служить превосходство в вооружении — после «мятежа» в Индии в 1857 г., войн с маори 1860—1870 гг. — и (не в последнюю очередь) вера в то, что называли «наукой». В том же самом 1866 г. доктор Джеймс Хант обличил человеколюбие как черту, которая не должна быть присуща Британскому антропологическому обществу: «Мы, антропологи, с восхищением смотрим на действия губернатора Эйра. С такими людьми, как губернатор Эйр, мы, англичане, просто обречены на успех в управлении Ямайкой, Новой Зеландией, Африкой, Китаем или Индией»3393. Подобные высказывания вполне соответствовали идеям Карлейля.

   В период борьбы за отмену рабства Карлейль опубликовал выдержанное в расистском духе «Рассуждение о ниггере» (1840), где требовал, чтобы закон разрешал принуждать черных к полезной работе (на белых)340. Государство должно стать главным организатором рабочей силы, — утверждал Карлейль. Отдавая «мудрые приказы», государство должно добиваться «мудрого повиновения» — чтобы «из нищих бандитов возникли полки солдат промышленности», чтобы «не осталось рабочей силы вне полков»341. «Победителей хаоса», «завоевателей мировых империй», действующих в этом направлении, Карлейль считал достойными высших почестей342, а насильственное установление коммерческой зависимости он относил к героическим деяниям343. Пуританский диктатор Англии Оливер Кромвель был бы, по мнению Карлейля, «великолепным фабрикантом»: «Я хотел бы, чтобы у нас был такой человек — он подавил бы для нас эту забастовку»344.

   Внедрение соответствующей доктрины подчинения «при господстве страха», утверждение «власти аристократов как данности», а также обесценивание интеллектуального потенциала, ненужного в таких условиях, — связываются с именем реформатора паблик-скул, директора школы Регби, Томаса Арнольда (1795— 1842)345. Жизнь в Итонской паблик-скул учила, что быть слабым — значит быть несчастным, a vae victis, «горе побежденным» — великий закон природы, — об этом вспоминали многие, в том числе и Джеймс Фиц-джеймс Стефен346. Таким образом, не один представитель правящего слоя Британии именно в Итоне усвоил «аристократический прин-

117

цип устройства природы», «извечное верховенство силы и физической крепости...», на который позже ссылался и Адольф Гитлер347. Британский биограф Альфреда Розенберга находит нужным подчеркнуть, что «питомцы Итона поневоле бы покраснели, если бы им довелось прочесть, какую роль в истории Британской империи национал-социалисты приписывали их предшественникам». Этот биограф вполне обоснованно напоминает, что Адольф Гитлер не в последнюю очередь связывал британские политические успехи (как, например, столь долгое владычество над Индией с использованием малочисленных вооруженных сил) с наличием колониальных администраторов, сформированных английской системой воспитания348.

   Важнейшим методом этой системы являлось психологическое — и физическое — запугивание. Именно с воспитанием в паблик-скул связывают черты жестокости, проявлявшиеся в характере колониальных британцев. «Барьеры, созданные невежеством и страхом, привели расу господ к неврозу расовой ненависти, сравнимому лишь с маниакальным антисемитизмом фашистской Германии [в 1937 г.*]... к садистскому отношению к индусам со стороны офицеров... Высказывается... мнение, что огромную долю ответственности за эти зверства несет британская система паблик-скул»349. Английские солдаты и грубые торговцы «изъяснялись с дерзкими туземцами при помощи кулаков»350. Простой солдат Фрэнк Ричарде давал советы, «как бить туземцев, не оставляя следов истязания»: «Следует быть очень осторожным при нанесении ударов индийцам. Почти у всех местных жителей сильно увеличена селезенка, поэтому любой удар может оказаться для них смертельным... Лучше всего брать с собой палку...» Этот совет был опубликован в оксфордском «Cricket Tour Report» в 1903 г. Другой солдат ударил слугу-индийца за то, что тот назвал его своим братом — т. е. равным себе. Этот солдат поступил в соответствии с принципом поведения, свойственным наименее обеспеченным представителям средг него класса: «Если вести себя с простым туземцем как с равным, он оскорбит тебя». Следуя этому же правилу, один полковник давал такие наставления: «Ни в коем случае не пытайтесь завести дружбу с туземцем... Если вы пообещали избить его, проследите, чтобы он получил свое... Туземцы не понимают доброго отношения», — такие примеры приводятся в «Идеологии Одержимости». В результате подобного рода наставлений у многих англичан сформировалась, например, привычка пользоваться хлыстом, чтобы проложить себе путь в толпе индийцев.

* До гитлеровского геноцида {прим. автора). 118

   Такое же отношение распространялось и на жителей Африки. В «Прелюдии к империализму» описывается следующий случай, произошедший в Мозамбике: «Мне не хотелось бить туземца кулаком, и я залепил ему хорошую пощечину. Он... намеревался... ответить мне тем же... но получил еще одну затрещину, которая его вполне успокоила... но к сожалению, я сломал себе руку». А миссионеры в Африке спорили о том, до какой степени можно пороть туземцев-носильщиков351.

   Директор паблик-скул Харроу, Дж. Э. К. Уэллдон*, с гордостью сообщал, что его ученик подбил оба глаза некоему египтянину за то, что тот позволил себе критически отозваться о британской расе352. Уэллдон подчеркивал, что положение завоевателей дает англичанам особые права (как в свое время римлянам). Один из его учеников, Лео Эмери**, стал министром по делам (Британской) Индии, и, естественно, во внешней политике он был сторонником потворства расистскому Третьему рейху, населенному «расой господ». И неудивительно, что после начала войны его сын, попав в плен, начал формировать из военнопленных британский легион «для Адольфа Гитлера...»352а.

   Таким образом идея о приоритете силы охватывала целые поколения. Представление о том, до какой степени в то время был распространен культ грубой силы — причем в демонстративной форме, — можно составить по книге Тома Хьюза*** (ученика Томаса Арнольда из Регби) «Школьные годы Тома Брауна». Эта книга была написана для молодежи и стала настольной для нескольких поколений англичан. Ее «герой» Том «утверждает» себя в паблик-скул Регби прежде всего при помощи кулаков: «Если ты проигрываешь в споре, не раздумывай: может быть, победители были правы, — и тем более не признавай поражения. [Лучше] последуй примеру Брауна: дай им как следует — или заставь поднять руки»353. Эти идеи были высказаны задолго до возникновения Третьего рейха; позже Адольф Гитлер призывал именно к такому способу решения споров — с помощью кулаков. У Гитлера вызывало сожаление отсутствие у немецких офицеров готовности пускать в ход кулаки (а также избыток гуманистического духа у немецкой элиты). Ведь, по его мнению, немецкие офицеры могли бы подавить бунт своих солдат в ноябре 1918 г. с помощью одних только кулаков: «Будь наш...

* Уэллдон Джеймс Эдвард Коуэлл (1854—1937) — епископ. " Эмери Леопольд Чарлз Морис Стеннетт (1873—1955) — англ. гос. деятель, консерватор. В 1922—1924 гг. — первый лорд адмиралтейства, 1924—1929 гг. — министр по делам колоний, 1940—1945 гг. — министр по делам Индии и Бирмы. *** Хьюз Томас (1822—1896) — англ. юрист и писатель, приверженец "мускулистого христианства".

119